В хате было темно, никакого света. И когда я почувствовал, что руки свободны, хотел снять эту повязку с головы, которой они меня завязали – все это было окровавлено. Но снять я ее не мог, пальцы сильно болели. Но с Божией помощью я так покачал головой, и сама спала. Потом я хотел уже подняться, глаза у меня стали видеть, и я увидел, что тут.

Все было сброшено, иконы посрывали, задние досочки у кое-каких отрывали. Это они искали золото, потому что они думали, что как я в Киеве служил, значит, я приехал оттуда с золотом. Но ничего такого они не нашли, а забрали все деньги, сколько там у нас было. Везде понаходили. Там еще покойная мама бросала в банку то копейку, то полкопейки – и те забрали втемную, думали, не пропустить бы золотую монету.

С Божией помощью я закрыл дверь, чтобы не так холодно было. Я не мог подняться, а перекатывался, и с таким усилием – еле закрыл. И когда я перекатывался уже назад от дверей, мне попала коробка спичек. Я взял эту коробку, и мои руки не держали. Но с Божией помощью я присветил. Это было 20 минут четвертого утра, а сделали они это с вечера, без 15-ти девять часов, к десяти управились со мной. И как они думали, что я уже скончался, то до утра еще оставались.

А женщина, которая у нас жила (она и теперь живет), поехала в Запорожье получить пенсию, но не получила – ей утром сказали прийти. Но утром какой-то тайный голос не допустил ее получить пенсию, возвратил ее сюда. И она только зашла во двор, ее такой страх объял, что, она говорит, никогда еще не ощущала такого страха. А в чем дело, она не знала. А когда открыла дверь, увидела, что сорван крючок на первой двери, из коридора, – то у ней из рук выпали сумки от страха. А когда она зашла в хату, она как бы остолбенела и хотела возвратиться, поднять через соседей все это дело, шум, вызвать милицию, скорую...

Но мы решили скрыть, чтобы никто не слышал и не знал. Почему – потому что эта женщина ради Господа ухаживала за мной, и я не хотел ей шума, все равно, думал, скоро скончаться должен – такие боли были. Все тело было сковано, рот не раскрывался совершенно, только святую водичку она пропускала из чайной ложечки с трудом, открывала рот своими руками. А челюсть нижняя была на правой стороне, только на двадцать первые сутки встала на свое место. Да как, встала... Так и осталась поверх этих зубов. И говорить я мог только шепотом, тихо-тихо.

Но с Божией помощью месяца через два я стал уже подниматься, стал по двору ходить. И тут приезжает начальник милиции нашего города, Никопольского района. Заходит во двор, спрашивает: «Здесь живет Трубчанинов Николай Федорович?» Говорю: «Здесь». – «А можно его видеть?» — «Это я».

Он тогда достает удостоверение, показывает мне. «Вот, – говорит, – я начальник милиции города Никополя. Можно с Вами побеседовать?» – «Можно». Зашли мы в коридор, там диванчик стоит. Он говорит: «Ну, присядемте». Я ему: «А зачем мы тут будем, пойдемте в хату».

Когда мы зашли с ним в хату, он сначала все иконы посмотрел. А потом я ему все подробно рассказал. И вот, когда дошло до этих слов, когда коснулись мне ножом горла, и осветила молния: «Не умру, но жив буду и повем дела Господня», – он сказал: «А ну повторите!» Я два раза повторил, и он третий раз повторил: «Не умру, но жив буду и повем дела Господня».

«А почему, – говорит, – Вы не заявили?» Я ему объяснил, что бесполезно было заявлять, и мы хотели скрыть. И спросил у него: «Откуда ж Вы узнали?» Он мне ответил: «Мне по телефону сказали, позвонил кое-кто, и я приехал... Ну, все, теперь тихо, никому не говорите, по какому я вопросу приезжал». Я ему говорю: «Были б такие люди, как раньше были, апостолы, которым не нужно было свидетельства, они знали, что в человеке, правда или ложь, – я бы Вам сказал, кто это». «А Вы их знаете?» — спросил. «Конечно, знаю. Тут недалеко один живет, другой подальше. Они для меня свои. Если бы я теперь Вам сказал, что вот, этот меня убивал, а он бы вам представил документы оправдательные, что его здесь не было в тот момент, – то кому Вы поверите, мне или документам?». – «Конечно документам» «Ну вот, – говорю, – какая польза, чтобы я жаловался? Никакой».

И когда он закончил со мной, то сказал: «Найдем и все Вам возвратим». Говорю: «Хоть бы Вы и сегодня принесли эти деньги, я бы из них ни копейки не взял»…. – «Почему?» – «Потому что это все окровавлено моей кровью. Я и сам не могу себе на них купить, чтобы я кушал, и кому-то дать не могу, потому что знаю, что это кровавые деньги. Если вы найдете, пусть это будет в пользу тех, кто это брал – или родителям, или для их нужд. А мне ничего не надо». (Далее…)