«Однажды, благословляя меня хлебом, матушка сказала: «Будут отнимать хлеб, а ты не давай», – вспоминает Л.А. Чередниченко. – Как всегда, слова этой мудрости были непонятны и постепенно забылись. И только когда спустя год у меня на работе начались неприятности, грозившие потерей места, истощили физически и нервно, как колокол, прозвучали и сердце слова: «Будут отнимать, а ты не давай!» Этот набат влил в меня такие силы, что я вмиг окрепла духом, подняла голову и стала бороться, чтобы не отнимали. Готовые торжествовать победу, восставшие на меня были обескуражены неожиданным моим поведением. Я перестала молчать и наклонять голову перед несправедливостью и взялась защищать таких же, как я, несправедливо гонимых. Дивная наша матушка! Предупредила, а потом и защитила от больших бед. Не будь мы укреплены ее мощной, дерзновенной молитвой ко Господу, вряд ли перенесли бы все искушения».

Навещал матушку иеромонах Роман. Когда открыли Киевскую Лавру, он приехал из Псковской области и пошел к Голосеевской старице за благословением поступить в нее. «Выпьешь чашу и снова будешь на приходе», – ответила она. Так и вышло: испив своп чашу горести, он уехал. Именно иеромонах Роман отслужил над гробом матушки первую литию об упокоении ее новопреставленной души. Старица говорила про него: «Дважды ангел».

Она умела прозревать в сущность человека. «Как тебя зовут?» – переспросила несколько раз рабу Божию Устинью. Потом сказала: «Нет, ты не Устинья, ты Марфа». И вправду, та как Марфа трудилась, служила матушке. Марии у ног Христовых сидят, Марфы во имя Христа хлопочут, а меры они одной – мироносицы.

Если она не находила нужным отвечать на вопрос, не говорила, лишь бы что-то сказать – просто не отвечала. Могла даже отвернуться, давая понять, что разговор не по ее части. Человек мог получить от нее указание лишь относительно себя самого, про третьих лиц матушка ничего не сообщала. «Сестра моя, тоже к вам ходит, ну вы же ее знаете». – «Никого я не знаю», – сердилась матушка.

Рассказывает инокиня Мария. «Мы два года не ходили в Голосеево. За это время вышло у нас искушение. Когда вконец запутались, пришли к мамочке: как скажет, пусть так оно и будет. Пришли, а она келейку моет, чисто так вымывает спиной по ступенечкам с тряпкой ползает, на нас внимания не обращает. Потом сказала: «Вы сначала делаете, потом спрашиваете, надо наоборот». Она прямо ответ никогда не давала, как хочешь, так и понимай. С той сестрой разрешилось, ушла она от нас, а мы стали снова ходить к матушке и ходили до самой смерти.

Заступническая молитва ее была чудодейственна, – продолжает мать Мария. – Для этого не надо было каких-то исключительных условий, она помогала одним взглядом своим. В домике всегда был народ, наедине поговорить не всегда удавалось, но матушка каждому уделяла меру внимания, в какой нуждалась его душа.

Я молодая была, лезть вперед не приученная. Сижу в уголочке, смотрю на матушку, все ей глазами рассказываю. Слезы по щекам, но не отворачиваюсь, как под епитрахилью сижу. Она головой к собеседникам, а глазами ко мне устремлена.

Какие были глаза, я провалилась! Конца-края нет, огромные, я утонула в них. Не голубые, не серые – никакие. Ни рисунка, ни белков в них не было, одна глубина бездонная. Родные, участливые глаза!..

Этот диалог глазами я запомню на всю жизнь: в эти мгновения решалась моя судьба. Матушка ничем не утешила, лишь подняла четки и негромко сказала: «Играй на этой балалайке». И теперь, когда меня постигает отчаянье, я хватаюсь за матушкино благословенье, как за соломинку. В миру есть подвиги милостыни, поста, ухаживать за больными, принимать странников – мало ли подвигов на земле? А вот мне благословлена молитва. В миру трудно жить, монаху в особенности, порою кажется, не снесу. Но она знала: мне это по силам. И я призываю ее на помощь, и об одном умоляю матушку: молитву не потерять...»

У угодников Божиих особые отношения с животным миром. Мученик Неофит повелевал львами, один вид которых вызывает у человека ужас. Хищники вырыли могилы для погребения Павла Фивейского и Марии Египетской. Преподобный Герасим исцелил больного льва, и тот стал служить ему. Старец нарек зверю имя Иордан. Лев пас монастырский скот, возил на себе воду для братии. Когда преподобный умер, Иордан испустил дух на его могиле.

Мученик Фалалей, брошенный в снедь диким зверям, вверг палачей в недоумение: медведица стала лизать его раны, а лев и львица растянулись у ног, как агнцы. Русские святые Сергий Радонежский и Серафим Саровский кормили медведей из рук, как котят. (Далее…)