19.10.2010

 

«Колдунья» Галина заболела раком, когда решила продать старинную икону

 

Связав свою близкую смерть с «грехом», женщина отдала семейную реликвию церкви

- Я из Киргизии. В нашей семье хранится старая икона. Хочу передать ее в дар любой церкви в России. Перед смертью... у меня рак.

Слабый женский голос в трубке объяснил, что доверяет «Комсомолке» и поэтому надеется, что мы ей поможем.

- А почему в Россию хотите отправить? Не ближний, чай, свет.

- Здесь война будет скоро. Я точно знаю, я гадалка. Не хочу, чтобы какие-нибудь ваххабиты наступали на святые вещи и жгли их!

«ГОВОРЮ С ЛОШАДЬМИ И ВОЛКАМИ»

Киргизия. Деревня в десятке километров от Бишкека. Ищу дом Галины Костиной. Одна из старушек вдогонку кричит: «Это которая лечит? Колдунья?»

- Я не колдунья. Но людей лечу! - Галина встречает меня на летней кухоньке.

На бледном худющем лице - еще чуть-чуть, и будет похоже на череп, - выделяются огромные глаза-синяки. Поминутно глотает обезболивающие. Но все же с трудом, а ходит. И падать, по всему, не собирается. Такой вот стойкий солдатик: смерть над ней еще попотеет.

- А что еще остается?! Меня уговаривали: не мучайся. Выписали жесткие наркотики. Но не хочу напоследок валяться овощем. Заговариваю детский энурез, разговариваю с курами, лошадьми, волками...

- Волкам тоже энурез заговариваете?! - Я принимаю сказанное за шутку.

- Зря смеешься, - улыбается женщина, - у меня в роду евреи с цыганами, гремучая смесь. Бабуля гадала по руке и лечила, я тоже. Хотя и не положено мне. Но идут люди и идут, куда денешься. Себя вот только не могу вылечить...

БОЛЕЗНЬ

Несколько лет назад у Галины нашли опухоль. Сказали: вырежем, и все в порядке будет. На ту пору в семье не было денег. И - как чертик из табакерки! - в доме появился перекупщик антиквариата. Прослышал, видать, про семейную реликвию. Давал за икону большие деньги.

- Сколько предлагал? - морщит лоб Галя. - Погодите, сколько тогда стоила однокомнатка в Бишкеке? За столько и хотел купить.

Сдалась: продам. И тут врач сообщил страшную новость: операция уже не поможет. Галина восприняла это как кару свыше. Торговцу антиквариатом дала от ворот поворот. А сама решила подарить икону церкви.

- Почему? Я и правда не могу понять, ведь жизнь и картина, даже самая дорогая, - вещи несопоставимые! Пусть не вылечиться окончательно, но даже продлить, насколько можно, существование без боли... разве я не прав?

- Да, не прав. Я, помню, подумала: как же я мать родную продам?

- Ну при чем тут икона и мать?!

- Это одно и то же для меня.

БОГОМАТЕРЬ

- Вот она! - Галина отводит меня в соседнюю комнату, снимает со стены образ.

Я человек нерелигиозный и слабо разбираюсь в иконах. Но видно сразу, что вещь очень старая. Деревянная основа сзади закрыта древней ветхой тряпицей. Спереди почти вся икона в металлическом окладе, покрытом пятнами времени. Из-под оклада широко открытыми глазами глядит Богоматерь с младенцем Иисусом на руках. У меня дрогнуло сердце, когда увидел, как Галина гладит ее и что-то шепчет, словно на руках у женщины ребенок, а не кусок старой крашеной доски, окованной металлом.

- Перед сном подойду к ней, себе уже здоровья не прошу, только детям, и чтоб спокойно дожить... - говорит задумчиво. - И сразу спокойнее становится. Привыкла уже. Мне эту икону бабушка передала. Она сама с Украины.

- А у нее как оказалась?

- Не спросила, каюсь. Я молодая была, нелюбопытная.

Тихвинская икона Пресвятой Богородицы, «икона-мать», нашла новый дом.

«ПОДПОЛЬНЫЕ МИЛЛИОНЕРЫ»

Мама родом с Алтайского края. Отца не знает. В Киргизии Галя окончила десятилетку, однако поступать поехала в Ташкент. Там училась в технологическом. Но встретила своего Игоря, выскочила замуж, родился ребенок - не до учебы стало.

С мужем ей повезло больше, чем матери. Ласковый, работящий. Профессия - оператор по добыче нефти и газа.

- Выходит, вы подпольные миллионеры?! - подначиваю.

- Ну, миллионеры не миллионеры, но пока он по специальности работал, зарабатывал много. Только деньги мы все равно раздавали!

- Кому?

- Друзей было много...

- В долг, что ли?

- Ну, нет! Насовсем. Сколько сможем, чтобы сразу простить и забыть. Давать в долг - терять друга.

За первым ребенком появился второй, потом третий, четвертый. Еще и приемные добавились. Первый не свой появился в тяжелое время. Начало девяностых - голод, разруха. Предприятие, где работал отец семейства, выдавало работникам зарплату... лапшой.

- Ужасная лапша! Обои впору было ею клеить, - слабо улыбается воспоминаниям Галина. - Я подрабатывала, где могла: у кого полы мыла, у кого коров доила. Тогда мы взяли первого.

Грязный, оборванный, голодный пацаненок просил милостыню перед магазином. Галя за руку привела его домой, накормила, выстирала одежку. Выслушала нехитрый рассказ: родители - алкоголики, скандалы, нищета. На следующий день отвела отмытого и сытого мальчугана к папе-маме. А еще через день тот вернулся. Так вот и прижился. Потом еще один пришел.

- Неужто муж на улицу вас не погнал вместе со всем кагалом? - весело удивляюсь я.

- Ой, да это он у нас главный по приемышам! - смеется Галя. - Постоянно сам детей голодных подбирает.

«НЕ ПРЕДАЙ ВЕРУ!»

Галина с мужем и большинством детей - православные, бывший зять Павел - баптист, а приемная дочь Карина - мусульманка. Как-то на Пасху Галя позвала зятя в церковь. Тот отказался.

- Я ему и говорю: «Паша, ты русский?» - пересказывает Галина в лицах, смешно жестикулируя. - Он отвечает: «Ну да!» - «Твои и мои прадеды умирали за веру, а ты не можешь в церковь сходить? Не будь предателем!»

Интересно, что тот же аргумент она использовала, когда Карина хотела из мусульманок перекреститься в православные.

- Доча, твои папа-мама, их родители - все были мусульманами, а ты отступишься? Не надо, не предавай веры предков...

Староверческий эмалированный крест Галина отдала в российскую церковь вместе с бабушкиной иконой.

БУДЕТ РЕЗНЯ?

Прощаемся.

- А где ваш Игорь сейчас? - Мне хочется познакомиться с мужем.

- К дороге пошел, телевизор продавать... - отвечает за маму дочка. - Сестру в Россию работать отправляем.

Безработица в Киргизии страшная, особенно среди русских.

- Бедный, бедный! - словно в забытье качает головой Галя. - Когда умру, как он без меня?!

Распродают последнее. И все же вдобавок к иконе женщина безвозмездно передает для церкви металлический складень и староверческий медный крест, древний, с остатками эмали.

- Может, все же не надо? - спрашиваю осторожно.

- Надо. Потому что погромы повторятся, а я не хочу, чтобы святыни пинали или жгли! - вырывается у нее с силой.

Всю семью напугала киргизско-узбекская резня в июне этого года. Русских вроде бы не трогали. Тем более Карина, их приемная дочь, киргизка по национальности, примчалась из города и буквально стояла в воротах - так, на всякий случай. Но...

- Я видела эти лица. К тому же начали угрожать русским в общественном транспорте, чего раньше не было. Да и гадала я, что дальше будет.

- И что? Удержится новое правительство?

Мотает головой.

- Мы последнее продаем, чтобы только детей в Россию отправить. А иконам место в церкви.

С тем и распрощались.

У ИКОНЫ - НОВЫЙ ДОМ

Самое сложное было провезти икону через таможню. Огромное спасибо местному корпункту «КП» - они заранее оформили кучу документов в министерствах Киргизии.

В Москве первым делом иду к иконописцам.

- Посмотри, какой интересный поворот головы... - Художница Екатерина Ильинская, руководитель мастерской, показывает ученице «киргизскую» икону.

- Девятнадцатый век, - говорит уже мне, - это Тихвинская икона Пресвятой Богородицы. Писанная под оклад, так называемая подокладница. Стоимость затрудняюсь назвать, но не исключаю, что аукционисты дали бы приличную сумму.

Еду в Подмосковье. Деревня Виноградово, Воскресенский район. Здесь, в 70 километрах от столицы, расположен небольшой храм Косьмы и Дамиана.

Построили его в середине XIX века местные ямщики, после революции здесь была фабрика, последнее десятилетие храм восстанавливают. Работы невпроворот. И икон в Божьем доме маловато. Туда я и отдаю дар из Киргизии. Отец Сергий, настоятель храма, благоговейно целует священные предметы.

- Удивительная женщина, - говорит очень серьезно про Галину, - ее поступок - свидетельство большого душевного мужества.

Вот и все. У иконы - новый дом. В храме отныне будут молиться за душу рабы Божией Галины.

Андрей ПАВЛОВ

http://penza.kp.ru/daily/24577/747792/

 

21.10.2010

 

Удар по сердцу

 

Почему мы наказываем детей [давайте обсудим]

Часто вы видите на улице плачущего ребенка? Который ревет не потому, что потерялся и не потому, что его избили дворовые мальчишки. Малыша остервенело тащит за руку мамаша, а он ревет во все горло. От обиды, что его не поняли.

Мать же вышагивает и пытается на своем взрослом языке объяснить ребенку, что нельзя себя так вести и «если он еще раз будет клянчить у нее игрушку в магазине, она его больше никогда в жизни никуда не возьмет…»

Обычно ребенка очень жалко. Идешь и думаешь «Вот же какая мамка-то у ребенка – стерва настоящая! Не повезло малышу…. Вот мы с женой со своими так никогда бы не поступили! Жалко ей, что ли…»

Приходишь домой, а там трехлетний сынишка бегает по квартире и радостно орёт, что папа дома. И плевать ему, что наша младшая, которую жена укладывала почти час, еле-еле уснула. А вот жене не плевать.

Она предупредительно раза три пытается утихомирить сына словами. Поскольку это не помогает, следует контрольный шлепок по заднице.

Ребенок с ревом прячется в своей комнате. Ему невдомек – он радовался, а его наказали! Как так? Я пытаюсь втолковать это жене. Гордо говорю, что сам никогда так на ребенка не ору и не бью его, хоть после работы сильно уставший. Надо держать эмоции при себе!

Младшая дочка все же проснулась. Мне поручено – ее успокаивать, пока жена возится с ужином. Старший сын скачет с игрушечным деревянным молотком и долбит по всему, что попадается по пути. «Осторожно, стеклянная дверь! Осторожно, телевизор! Перестань! Осторожно, цветок на окне! Прекрати! Осторожно, это же совсем новый шкаф! Да перестань же, малышка пугается!!! Ты зачем ее ударил! А если я тебя так же?!»

Ревет младшая. Ревет огретый старший. Жена язвительно цитирует мои же слова о том, что детей бить нельзя и идет их успокаивать. Мне очень стыдно, в груди противно ноет.

Сижу и думаю. Почему так легко критиковать других, но так трудно сдержаться самому? Почему мы все время стараемся загнать детей в удобные нам (но не им) шаблоны? Почему мы боимся избаловать своих малышей и дать им слишком много любви? Почему бабушки и дедушки относятся к внукам гораздо спокойнее и сдержаннее? Неужели нам нужно постареть, чтобы научиться полноценно любить своих детей?

А вы своих детей наказываете? Только честно!

Михаил НЕБЕРА

http://penza.kp.ru/daily/24579.4/749930/

 

22.10.2010

 

Владимир Легойда: Мода на церковь намного лучше моды на пиво

 

В гостях у радиопрограммы "Прощеное воскресенье" (97.2 fm) - председатель Синодального информационного отдела РПЦ, главный редактор журнала "Фома"

Антон Челышев:

- Мы вышли на тему, которая в любом случае была бы самой главной из всех тем, на которые мы можем и должны общаться с представителями Русской православной церкви. Речь идет о месте Русской православной церкви в современном российском обществе, в российском государстве. Сегодня на эту тему с нами говорить пришел человек, который не является лицом духовным, но, тем не менее, на эту тему может говорить очень долго, много и, самое главное, интересно. С удовольствием приветствую в студии председателя Синодального информационного отдела Московского патриархата Владимира Легойду. Главный редактор журнала «Фома», профессор МГИМО, между прочим. Вы бы сейчас место Русской православной церкви в современном российском обществе как бы обрисовали, охарактеризовали, обозначили?

Владимир Легойда:

- Мне кажется, что у церкви всегда, во все времена и в любом обществе, в любом государстве, при любых политических режимах есть одна задача. Это говорить людям Божью правду. Так, чтобы она была услышана, и так, чтобы по возможности она меняла людей. И вот это то место, которое церковь пытается занимать. Наверное, я не готов сейчас сказать, насколько хорошо нам это удается. Надеюсь, что удается, при понимании всех проблем, которые существуют и в обществе, и в церкви, и в церковно-общественных отношениях. Но вот это основное. И мне кажется, все остальное вторично по отношению к этой главной цели, которая и определяет место, которое церковь и должна занимать. Если хотите, это нравственный камертон общества.

Челышев:

- А что такое Божья правда?

Легойда:

- Это правда, которая была в свое время принесена на Землю Христом, и которая записана в Евангелии, которая хранится в живой церковной традиции. Я понимаю, что это, может быть, немного абстрактно звучит. Но речь идет о том, что если Христос говорит «по тому узнают все, что вы мои ученики, что будете иметь любовь друг к другу», вот соответственно тот стиль жизни, если хотите, какой должны демонстрировать миру, как должны жить люди, которые себя называют православными христианами.

Челышев:

- А как насчет правды не божьей, а правды в более широком смысле этого слова? Как насчет правды о коррупции, взяточниках-чиновниках, об убийцах-милиционерах? Как насчет этой правды?

Легойда:

- Честно скажу, что для меня вне Божьей правды никакой правды больше не существует. Потому что странно было бы, если бы я сказал, что есть еще какая-то правда, будучи человеком верующим. Но все, что вы говорите, тоже относится к Божьей правде. Другое дело, что здесь очень важно понять, что когда говорит представитель церкви, он не может говорить как политик, у политика свои цели и задачи. Он не может говорить как ученый. У него есть своя специфика. И если это говорит священник, то он говорит как пастырь. Нам очень часто говорят, что Патриарх – политическая фигура. Святейшего Патриарха часто включают во всевозможные рейтинги влияния и т.д. Могу сказать, что его лично это огорчает. Мне кажется, здесь часто путают фигуру политическую и публичную. Публичная фигура совершенно не обязательно является политической с точки зрения целеполагания, то есть с точки зрения того, для чего человек об этом говорит, какой результат он хочет получить.

Елена Чинкова:

- А что ответить нашим читателям и большинству населения страны, которые постоянно проводят какие-то несуществующие параллели, называя пастырский визит Святейшего политическим, или обвиняя церковь в изрядном вмешательстве в общественную мирскую жизнь? Где нащупать те грани, чтобы объяснить доходчиво и этим людям, что они не правы, и заставить их понять истину?

Легойда:

- Таким людям ответил сам Патриарх, который сказал на встрече с журналистами в храме Христа Спасителя, что основная цель любой его поездки это совместная молитва. Он понимает, что иногда журналисты, представители некоторой общественности воспринимают это с такой легкой иронией. Но, с другой стороны, давайте задумаемся, а зачем еще пастырь едет куда-то. Бывают рабочие задачи, бывают вопросы, связанные с устроением той или иной епархии. Но основная цель такого визита это совместная молитва. Человека сложно назвать верующим, если он преследует другие цели. Странно, что нам отказывают вправе считать самих себя верующими. Вот это самое главное, что хотелось бы в этой связи сказать.

Понимаете, люди, которые задают этот вопрос, живут, простите за выражение, в парадигме. То есть в такой модели, которая была порождена эпохой просвещения и которая гласит: религия – твое частное дело. Как гениально сказал в свое время социолог Питирим Сорокин, по воскресеньям пуританин верит в Бога, в остальные дни – в фондовую биржу. Вот это та модель, которую мы восприняли. И мы считаем, что вот ты помолился в храме, вышел и забудь. Ты пришел на работу, это уже другая история. С этой точки зрения мы говорим: да, религия это частное дело. В том смысле, что это наиболее сокровенное, если хотите, наиболее интимное дело верующего человека. Но религия не может быть только моим частным делом. Если я верующий человек, прихожу на работу, решаю какие-то законодательные вопросы и говорю, что аборты это против моей совести как верующего христианина, но как законодатель я буду добиваться, чтобы женщины имели право на совершение абортов. Значит, внутри моей личности что-то не так. Если я говорю, что я православный человек, занимаюсь бизнесом, и когда наступает кризис, первое, что я делаю, это увольняю половину людей, а другой половине срезаю зарплату на 50%, я очень плохой православный. Потому что моя вера не определяет мою жизнь. Вера не может не определять жизнь. Соответственно церковь, то есть верующие люди, не могут не вмешиваться в жизнь общества. Но это невмешательство насильственное. Это естественный ход жизни.

Звонок от радиослушателя Петроса:

- Христианство стало главенствующей государственной религией, когда объявили, что любая власть от Бога. Это властям очень понравилось. И католическая, и православная религия стали продвигаться очень хорошо. Так же и в России. Церковь Христа Спасителя и все остальное стало строиться и т.д. А главной христианской обязанностью церкви должна быть защита угнетаемых против угнетателей. А они наоборот, всячески…

Челышев:

- Я вас понял. Церковь должна обличать чиновников, бизнесменов, которые высасывают последние соки из народа. Народ этого хочет от церкви, Владимир Романович.

Легойда:

- Я хотел бы прокомментировать слова нашего слушателя. Безусловно, церковь должна вступаться за тех, кому тяжело. И мы знаем из истории Русской православной церкви, что было даже у предстоятелей церкви такое право печалования, то есть право заступления перед властью за тех, кто находится в узах, то есть в тюрьме, и т.д. Хотел бы отозваться еще на первую часть. Нет власти не от Бога – это не когда-то было провозглашено, а это сказано в Евангелии. И тогда не было ни католической, ни православной церкви. И в этом есть некое глубинное христианское понимание мироздания, или социального устройства, говоря современным языком. Но в Евангелии сказано еще по этому поводу: «Христос сказал: отдавай Божье Богу, а кесарю – кесарево». Так вот, ни в одном другом традиционном обществе такого не было. Наивно полагать, что христианство впервые ставит вопрос отношения религия и власти. Любой властитель в древнем обществе в те времена, которые описывает Евангелие, это человек, который, если угодно, либо сочетает в себе функции жреца, то есть верховного священнослужителя, либо при нем есть жрец, который эти вопросы решает. И в той же Римской империи религиозное и политическое просто слиты воедино. Император он есть бог. Поэтому когда Христос говорит: отдавайте Богу Божье, а кесарю кесарево, - он взрывает сознание древнеримского общества. А разве кесарь не бог? Если хотите, это первое разделение властей, которое принципиально, о котором не нужно забывать сегодня, когда пытаются говорить о каких-то особых связях церкви и государства и т.д. Именно церковь разделила сферы компетенции. Византийский герб, который потом стал гербом Российской империи, двуглавый орел, как раз говорит, что у одного общества одно тело орла, и есть две головы, которые символизируют сакральную, то есть священную власть, которая заботится о душах людей, и власть мирскую, которая, находясь над тем же телом, руководит или заботится о том, чтобы люди нормально жили. Но смотрят эти головы в разные стороны. Не в том смысле, что они тянут в разные стороны, но в том смысле, что они не должны друг другу мешать и не должны пересекать границы компетенции друг друга. Это наше кредо, об этом не нужно забывать.

Звонок от радиослушателя Андрея:

- Мне непонятен даже смысл вопроса: роль церкви в жизни общества. Это в нашей стране почему-то происходит разделение церкви на клир и мир. Церковь - это единое тело. Церковь это и есть часть общества. Я как православный христианин могу участвовать в социальной жизни совершенно спокойно. Почему надо делить на клир и мир? Почему, когда у нас говорят «церковь», подразумевается клир? Церковь - это собрание верных. Даже в мирском законе РФ о религии также определено, что это собрание граждан, которые исповедуют религию. И православная церковь там определена как религиозная организация. Только срез общества, вот и всё.

Легойда:

- Я очень благодарен Андрею, потому что это действительно важнейшая мысль. Единственное, я не считаю, что в нашей стране это разделяют, по крайней мере, все. Я имею в виду клир и мир, то есть священников и мирян. Действительно, когда говорят «церковь» (журналисты, общественные деятели, иногда сами верующие), подразумевают Патриарха, епископов, в лучшем случае священников. Но это не так. Церковь это все верующие люди. Но церковь так не считает. И тот факт, что я, мирянин, возглавляю Синодальный информационный отдел, то есть структуру, которую традиционно возглавляет не просто священник, а епископ, свидетельствует о том, что в церкви есть это понимание. Некоторое время назад создано Межсоборное присутствие. Это такая интеллектуальная площадка, где люди собираются, обсуждают церковные и церковно-общественные проблемы. Туда входят помимо епископов и священников и миряне. Это сегодня работает, там обсуждаются важнейшие проблемы. Поэтому я согласен с Андреем. Более того, хотел бы еще сказать. Когда люди, считающие себя верующими, говорят: а что церковь сделала? – это вообще абсурдный вопрос. Ну а что вы-то сделали? Если вы себя называете верующими, ходите в церковь, значит, вы - часть этой церкви. И когда мы говорим, что по разным соцопросам от 60 до 80% населения России себя называют православными верующими, то церковь в каком-то смысле тождественна общества. Жаль, что составители переписи не включили вопрос о религиозной принадлежности в опросник. Так бы мы через три года имели более-менее ясную картину с точки зрения самоидентичности.

Челышев:

- Кстати, почему не включили?

Легойда:

- Не знаю. Мы говорили, обсуждали, были пожелания. Но мы не настаиваем, это же решение государства. Святейший Патриарх, когда принимал участие в переписи, выразил сожаление по этому поводу. Но сказал, что мы не видим в этом беды какой-то, но, наверное, было бы интересно, если бы дали возможность людям самим сказать, чтобы прекратить спекуляции на тему, сколько у нас православных.

Чинкова:

- Вы назвали церковь нравственным камертоном нашего общества. Насколько сильно сейчас ощущаем его звук в нашем обществе? Или он заглушается Интернетом и прочими мирскими увлечениями, на ваш взгляд?

Легойда:

- Знаете, он заглушается не в последнюю очередь теми людьми, которые себя называют представителями церкви. Я очень часто говорю, обращаясь прежде всего к тем, кто гордо именует себя православными блоггерами, что если попасть в православную блогосферу и посмотреть, с какой «любовью» эти люди друг с другом общаются, то хочется куда-то подальше от такого христианства убежать. И с этой точки зрения этот голос может заглушаться и самими людьми, которые себя называют верующими. Хотя, слава Богу, у нас сегодня нет проблем с тем, чтобы услышать позицию церкви. И в этом смысле надо отдать должное средствам массовой информации, которые уделяют внимание выступлениям Патриарха, других представителей церкви.

Тут одно можно сказать. Я как-то спросил у одного очень мудрого священника, что может помешать спасению человека (спасению в христианском смысле)? И он сказал, что только одно. Это твое внутреннее я, которое раздуется до таких границ, что заслонит Бога. И мне кажется, что только это может действительно помешать услышать Божью правду. Вспомним советское время, когда церковь не находилась в таком свободном положении, как сейчас. Кстати сказать, церковь вообще никогда за тысячелетнюю историю России не находилась в таком положении, как сейчас. В таком, если угодно, свободном положении. Но даже в советское время свидетельство церкви было не то чтобы слышно или видно, а оно кровью вошло в нашу историю. Люди, более-менее знакомые с историей церкви, иногда говорят о том, что церковь была создана в буквальном смысле слова кровью первомучеников христианства в первые три века истории христианской, в первые три века нашей эры. Но ведь на нашей с вами земле, здесь, где мы живем и работаем, эта земля пропитана кровью людей, которые в первой половине ХХ века на вопрос, веришь ты в Бога или нет, говорили «верю», иногда понимая, что цена этого ответа это цена их жизни. Разве это не свидетельство, разве это не нравственный камертон? К сожалению, мы очень плохо знаем наследие этих людей. К сожалению, у нас еще недавно известнейшие люди (мы проводили опрос) не могли ответить на вопрос, что такое Бутовский полигон. Это русская Голгофа. Два-три года назад известные всей стране люди не знали, что это такое. Место массового уничтожения верующих людей, кстати сказать, не только православных. Поэтому свидетельство никогда не прекращалось, этот голос всегда звучал и всегда был слышен.

Чинкова:

- В дореволюционное время, вы считаете, церковь была в менее свободном положении, чем сейчас?

Легойда:

- Если говорить о последнем периоде, который в учебниках по истории церкви называется синодальным, то есть, начиная от Петра Великого и до 1917-го года, когда было упразднено патриаршество, то конечно. Но даже это положение не помешало возникновению и развитию таких замечательных феноменов, как старчество, Оптина пустынь, Валаамский монастырь и т.д. То есть места духовного напряжения, куда ходили цвет русского писательства, куда приходил даже Лев Николаевич Толстой неоднократно, не говоря о Достоевском и других. Но с точки зрения отношений с государством - конечно. Петр Первый очень любил Россию, хотел видеть ее передовой страной, он был православным человеком по воспитанию, но он выстраивал отношения с церковью, как он выстраивал отношения с другими министерствами. Немного огрубляя, скажу, что церковь была превращена в одно из министерств. Но как иначе можно оценить ситуацию, при которой за церковью надзирает государственный чиновник, который называется обер-прокурор. Многое зависело от того, кто был этим обер-прокурором. Но церковь, конечно, была лишена самостоятельности, которая у нее была до, и, естественно, не обладала той самостоятельностью, которая у нее есть сейчас.

Звонок от радиослушателя Владимира:

- Я бы хотел узнать, как православная церковь относится к вопросу о Льве Николаевиче Толстом, его Евангелии? И были ли документы по изгнанию его из церкви?

Легойда:

- Ситуация с Львом Николаевичем Толстым, гениальность которого церковь никогда не подвергала сомнению как писателя, это предельно честная ситуация. За некоторое время до своего отлучения от церкви Лев Николаевич Толстой в работе «В чем моя вера» сказал совершенно четко. Он сказал, что с такой церковью я не хочу иметь ничего общего. То есть он фактически сказал: я больше не член церкви. И то определение Синода, которое последовало, просто зафиксировало и сказало: да, Лев Николаевич не член церкви. Это повлекло за собой вполне определенные выводы. Он не мог ходить в храм, исповедоваться, причащаться. Он мог прийти, покаяться и мог вернуться в лоно церкви. Именно поэтому из Оптиной пустыни, когда он был уже на смертном одре, к нему приходил священник, который готов был принять его исповедь и присоединить его в церкви. Но, насколько мы знаем, родственники Льва Николаевича не пустили. Поэтому здесь очень простая история. Церковь констатировала и зафиксировала то, что сам Лев Николаевич совершенно открыто провозглашал. Другое дело, что, как нередко бывает в подобных ситуациях, когда это говорил Толстой, никто не вступался за церковь, как только церковь сказала: да, мы согласны, что он больше не член нашей церкви, тут все сказали: ах, как так можно. Знаете, мне это напоминает историю. Представляете, студент перестает ходить на занятия, сдавать экзамены. Приходит в вашу студию, участвует в работе и становится известным всей стране. А потом приходит время сессии, и его отчисляют, потому что занятия он не посещал, экзаменов не сдавал. И как только отчисляют, все говорят: как они так могли, вот мерзавцы. Да, он не ходил в институт, но зато какие он радиопередачи вел. Ну, прекрасный радиоведущий, только он не студент.

Понятно, что в закрытом обществе, тоталитарном, многие проблемы решать намного проще, чем в обществе открытом. Допустим, проблему терроризма, порнографии, которой тоже не было в СССР. Кстати, в СССР было много хорошего. Но какой ценой? Я помню, как в 87-м году в Уральском университете ночью тайком, чуть ли не под одеялом, читал Юнга. Это невозможно было прочитать. За хранение религиозной литературы можно было получить срок условно, но получить. Не хотел бы вдаваться в детализацию национальной политики СССР, где были плюсы и минусы. Насчет Германии и Европы. Европа, к сожалению, последовательно отказывается от своих христианских корней. В этом, мне кажется, сокрыта одна из причин, по которым не получается сделать то, о чем может быть, имела в виду госпожа канцлер. Верующим людям, даже разных религий, всегда проще договориться друг с другом, чем верующему и активно, агрессивно неверующему. Это совершенно точно. И большинство людей, кто в таких диалогах принимает участие, с этим согласятся. В чем точки напряжения в той же Европе? Они ведь не между верующими разных религий. А между достаточно секулярным, нерелигиозным обществом и представителями разных религий.  Эта же модель просвещения, о которой  я уже упоминал в первой части программы, создала представлении об абстрактном человеке.

Есть законы. Давайте мы все будем соблюдать. Ест права человека и так далее. И все будет хорошо. Мы все прописали. Но человек не представляет собой нулевой величины, как думали создатели проекта «Просвещение». Он не является существом без роду-племени, без эмоций, традиций. Он всегда опирается на вещи, которые переданы ему родителями и так далее. Уникальность российского опыта, думаю, заключается в том, что эта сосуществование представителей разных религий у нас имеет уникальный опыт. Особенно в плане сосуществование православия и ислама. Мы в этом случае можем не смотреть на Европу, а показывать пример. Сегодня это там становится проблемой, но,  повторяю, Европа отказывается от своих корней. Посмотрите, какие были битвы, чтобы включить в конституцию хотя бы упоминание о христианстве. Не получилось. Посмотрите, какой скандал вызвало решение Страсбургского суда о запрете на нахождение распятий в итальянских школах.  Это значит, что итальянцам отказано воспринимать крест как культурный символ. Я недавно был на одной из рабочих групп Совета Европы, которая проходила в Македонии. Я был поражен отношением к этому. И когда я попытался сказать, что мы должны исключить из жизненного процесса сегодня ситуации, когда оскорбляются религиозные чувства, мне прямо сказали, что это очень сложно сделать. Аргумент был: чиновник Страсбургского суда сказал, что «мало ли кто меня в течение дня оскорбляет! Надо терпеть, привыкать». Результат  мы слышали в новостях.

Чинкова:

- Может, хватит играть в толерантность? Посмотрите, как агрессивно наступает ислам. Может, пора ему так же достойно ответить?

Легойда:

- Я бы не сказал, что ислам наступает агрессивно. Надо очень четко разделять, что мы имеем в виду. Я вместе со многими считаю, что часто упоминающееся в наших СМИ словосочетание «исламский терроризм» - не совсем корректно. Надо четко разделять религию и религиозную мотивацию. Человек может, воспринимая религию определенным образом, совершать определенные поступки. Но из этого не следует, что его религия понуждает это делать. Если вторая сура Корана говорит «Нет принуждения в религии», то делайте выводы. Другое дело, что есть люди, которые мотивируются какими-то своими взглядами, считая, что они подлинно исламские. Мы знаем, что позиция официального ислама хорошо известна.

Насчет толерантности вы правильно сказали. Это один из идолов современного общества – быть обвиненным в не толерантности это одно из самых страшных обвинений. Я могу сослаться на выдающегося польского режиссера Кшиштофа Занусси, который как-то сказал, что толерантность без любви – это безразличие. Я с ним совершенно согласен. Если мы хотим жить в обществе равнодушных, когда мы должны толерантность, которая прочитывается, как наплевательское отношение, культивировать.

Челышев:

- Нет ли сейчас в российском обществе проявлений воцерковленности без веры? Человек ходит в церковь, потому что это модно…

Легойда:

- Согласен. Существует такая проблема. Об этом говорит и Святейший Патриарх. И мы прекрасно понимаем, что из ста процентов людей, которые себя называют православными, на сегодня, думаю, не более 10-12-15 процентов участвуют в таинственной жизни церкви и делают это совершенно сознательно: приходят на исповедь, каются, понимая всю сложную духовную борьбу. Примечательно, процент этих людей 10-15 лет назад был намного меньше. Он вырос в два-три раза. Изменения в обществе происходят.

Сам факт хождения в церковь не делает человека святым. В принципе, христиане призваны к святости. Паскаль сказал в свое время: «Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками. И грешников, которые считают себя праведниками». Праведник никогда не будет говорить, что он праведник. Но он понимает, что такое цель жизни.

Еще важный момент. Человек может прийти в церковь из-за моды. Но остаться потом там и стать настоящим и глубоким христианином. Около пяти лет назад двое моих знакомых пришли в церковь. Один пошел, прочитав много книг, видя перед собой примеры. А второй – за компанию. Первый из церкви, к сожалению, ушел. Ходит по большим праздникам. А второй стал священником.

Мы все время говорим о свободе человека. Давайте помнить о свободе Бога. Бог человека привел. И самое последнее: мода на церковь намного лучше моды на пиво.

Звонок от радиослушательницы Натальи:

- У меня недостаток информации. Кто такой, например, Берестов. Мне пишут, чтобы не ходили причащаться из-за католика-епископа. Я все отрицаю. Личный грех любого, даже высшего уровня церковного лица. Но мы должны не бросать мать-церковь, а наводить порядок. Трибун, чтобы обсудить вопросы, мало. Просьба: как нам с вами наладить связь?

Легойда:

- Очень просто, надо зайти на сайт Православной Церкви.

Звонок от радиослушательницы Инны:

- К вопросу о Петре Первом. Царь – он помазанник Божий. Его взаимоотношения с церковью… Желание свободы. Не породило ли оно предательство последнего помазанника, царя Николая Второго? В том числе и в церковном верховном составе епископов.

Легойда:

- У нас есть государи, великие князья, которые были причислены к лику святых. И церковь выразила свое отношение к ним, как к христианам. Что касается последнего царя, не берусь говорить о нем, как об императоре. Это большой и сложный разговор. Думаю, не для сегодняшней программы. Думаю, его вера была засвидетельствована им лично. И процесс, факт канонизации царской семьи говорит об официальном церковном отношении.

Челышев:

- Тот факт, что именно вас, человека светского, пригласили на этот высокий пост, о чем говорит?

Легойда:

- Здесь церковь с момента своего создания, возникновения разговаривала с людьми. И пыталась ту истину, разговор о Христе, пыталась донести до людей на понятном им языке. Можете называть это технологиями, но это было за века до того, как появилось слово «политические технологии». Когда апостол Павел пришел в афинский ареопаг и сказал людям, что «вы как-то особенно набожны, но я вам хочу говорить, у вас есть среди богов памятник неведомому Богу. И об этом Боге, Которого вы не знаете, славите, я вам хочу рассказать». Кто-то может сказать «лихой пиарщик апостол Павел». Но что это нам дает? Дает что-то большее узнать о христианстве? Я сомневаюсь. Люди церкви всегда делали то, что должны были делать. Задача апостола Павла была не привлечь, а рассказать об истине, потому что цена его проповеди – цена человеческой жизни, состояния человеческой души, посмертного состояния души. И любая попытка представить Бога, как супермена, а церковь, как огромную корпорацию, которая пытается увеличить своих членов посредством технологий, равноценна попытки представить, что поезд в метро управляется, когда ты сидишь в вагоне и дергаешь за ручку. Одна моя знакомая говорит: «Я все понимаю. Церковь – один большой пиар». С такой позицией даже полемизировать нельзя. Здесь нет предмета для разговора. Надо понять, как церковь сама себя оценивает? Надо посмотреть на это дело изнутри. Вообще это закон научного изучения. Изучение любой культуры надо начинать с попытки понять, как культура сама себя оценивает. Посмотреть на мир глазами христианина. И после этого делать какие-то выводы.

Елена ЧИНКОВА

http://penza.kp.ru/daily/24579/750515/