ФОТО – http://allerleiten.livejournal.com/658338.html

 

 

Борис САПЦОВ

 

Исповедь

…………………………………………….

…И детства в юности распятом –

Такие милые черты…

 

О том я вправе написать,

Что память чтит, что ум тревожит.

Вам эти чувства передать,

Возможно, мне перо поможет.

 

* * *

 

Была война. В селе глухом,

В его избушках бедных, низких,

В повестках с фронта – день за днём,

Не видя – видел смерти близких.

 

Был голод, непосильный труд –

Нас мира детского лишили,

Дав в руки нам косу и кнут,

Топор, пилу, лопату, вилы...

 

Я был мальцом, восьми лет млаже,

В упряжке плуга духом креп…

Дитя голодное, я даже

Забыл, какого вкуса хлеб.

 

Но, веря в день, который значит:

Мученьям всем пришел конец!

Я представлял, как вдруг заплачет,

Прижав к груди меня, отец.

 

Как я пойду, давясь слезой,

Усну, уткнувшийся в рогожу,

А утром сон счастливый мой

Уже никто не потревожит.

 

И не забыть о том мне дне,

Когда дед Дмитрий вдоль села

Скакал на взмыленном коне

С известьем: «Кончилась война!»

 

Мальчишки как за ним бежали

Вдоль покосившихся домов,

Как всю округу пробуждали

Веселье жён и вопли вдов.

 

Как девки, словно одурели,

И, позабыв про всякий такт,

До хрипоты частушки пели

Под лай встревоженных собак.

 

Как на завалинку тихонько,

С войны вернувшись без руки,

Присел, совсем мальчишка, Лёнька,

У хаты, крайней от реки.

 

Как на гармонь его упали

Слезинки, словно от росы;

Под пятернёй как заиграли

Со всхлипом гулкие басы.

 

Как дома мать сундук открыла,

И, вынув шёлк, что алый мак,

Который для сестры хранила,

И как его к шесту прибила,

Подняв над домом этот стяг.

 

От ветра полотнúще билось

Волнами взбéшенной реки,

И, глядя на него, крестились,

Идя, старухи, старики.

 

А осенью, как птица к дому,

(Не близок путь был дан войной),

Спешил отец к крыльцу родному,

Хоть и изранен, но живой.

 

Освободив в боях румынов,

И Будапешт, затем Белград,

Любил он Русь и был любимым –

С Победой шёл теперь назад.

 

Он шёл. Война со смертью, кровью

Уже осталась позади…

Но ощущал её он болью

В своей израненной груди.

 

И вскоре, на восходе солнца,

Пришёл солдат в свой край родной.

И запыленные оконца

Его встречали тишиной.

 

Присел он в думе на пригорке,

У поселенья на краю,

И на душе так стало горько

За жизнь нескладную свою.

 

Он вспомнил: здесь отец впервые

В виду у всех окрёстных сёл,

Поправ устои вековые,

В своём хозяйстве пчёл развёл.

 

И на лесной, в цветах, полянке

Рядами, будто бы грибки,

Отец поставил не дуплянки,

А с рамками для пчёл пеньки.

 

Он лучший бондарь был в округе,

На труд его всегда был спрос,

И слыл, как мастер шить подпруги,

Непревзойдён был в ковке кос.

 

Его семья всегда трудилась –

С рассвета до прихода тьмы,

С скотиной, пчёлами возилась,

И нянчась с малыми детьми,

 

С умом хозяйство разводила

На средства, взятые трудом,

Для пчёл омшаник смастерила,

А для себя кирпичный дом.

 

Но год тридцатый внёс напасти –

Бездельников в селеньи – рать.

По указанью новой власти

Хозяйства стали разорять.

 

Страшны все смуты для народа.

В них лишь жульё находит сласть,

Когда под лозунгом «Свобода»

В стране захватывают власть.

 

И создается своё «братство»,

Где эти наглые чины

Гребут несметные богатства

На разорениях страны.

 

А вот за то, чтоб уголовно

Никто с «братвой» не пострадал,

Они с властями полюбовно

Делили грязный капитал.

 

А чтоб народ держать под страхом –

Прикрыть всем недовольным рты!

По сёлам создала с размахом

Власть – комитеты бедноты.

 

Вот в них-то пьяниц и лентяев

Гурьбою стали зачислять –

Такою стаей негодяев

При смутах легче управлять.

 

И дали власти право сброду

Людьми, как пешками, играть:

Одним в колхозе дать свободу,

Других – за ней в Сибирь послать.

 

Они шли в сёлах по порядкам,

И был им дан указ таков:

Чтоб по партийным разнарядкам

Составить списки кулаков.

 

А через год в наш дом весною

Ворвался сброд в полночный час,

И был указ при них с собою

С решеньем – раскулачить нас.

 

И эта свора подлецов,

(В погромах наторела тварь),

Стащила вмиг с жены – кольцо,

А с печки – малой дочки шаль.

 

Они всё рушили, ломали,

И превратился дом в кабак,

А нас жить в баню перегнали

Под свист и хохот, как собак.

 

Был в бане холод, от дверей

Сквозняк гулял под потолок,

И кто-то, пожалев детей,

Подбросил нам тряпья комок…

 

А те, всей ночью напролет

Орали, пели, брагу пили,

А утром с бранью у ворот

Добро и скот наш поделили.

 

Всё поделили и раздали;

Всё, кроме стен стыдливо - голых.

И двери дома «ожидали»

Других хозяев – новоселов.

 

И у жены с такого горя

В грудях пропало молоко,

И сына, сосунка грудного,

Кормить нам было нелегко.

 

Родные же о нас забыли,

И чтобы не играть судьбой –

Все! нашу баню обходили

Как можно дальше стороной.

 

Соседи лишь одни на свете,

Хотя им было нелегко,

Украдкой приносили детям

В горшке парное молоко.

 

Раз, рядом с кузней, на пригорке,

Пришедши к власти, дураки,

Свалили на вечерней зорьке

С живыми пчёлами пеньки.

 

И дед сказал, увидев это:

«Творят что, дьявола сыны,

Не поддержи пчёл до рассвета –

К утру погибнут все они».

 

А деду год на этом свете

Уже восьмидесятый шёл,

Но, взял он посох – к сельсовету,

Перекрестясь, вздохнув, пошёл.

 

Придя, сказал: «Вы извините,

Я вас хочу о том просить –

Вы пчёл и улья не губите,

Богатство нужно сохранить.

 

На сад вы барский поглядите,

Там лишь разруха, всякий хлам.

А если трезво рассудите,

И в помощь мне людей дадите,

Я пчельник там построю вам».

 

Он с мужиками быстро, дружно

Омшаник, пчельник смастерил,

Что по уходу делать нужно –

Кто поумнее – научил.

 

А в мае ночью Петька к нам

Зашёл в убогое «поместье»,

Сказал: «Принёс, дед Миша, вам

Я неприятное известье.

 

Мне, как партийцу, в сельсовете

Сегодня удалось узнать,

Что Николая на рассвете,

Пришёл указ, арестовать.

 

И чтоб не влип он в ихи сети,

И не оставил след в росу,

Ему быть нужно на рассвете

Уже в Медведевом лесу».

 

Ушёл, чуть свет я, не прощаясь,

Закрыв тихонько в баню дверь.

В лес шёл бесшумно, озираясь,

Как от погони дикий зверь.

 

Не выдержав всех потрясений,

Отец скончался вскоре мой,

От зла людей найдя спасенье,

Лишь под могильною землёй.

 

Русь – не Кавказ, за гибель кровных

В родне никто не отомстит,

Из них, лишь кто-то в мыслях темных,

Бессилье злобы ощутит.

 

И мало, кто принял участье

В похоронах тех из родных,

Боясь, чтоб люди новой власти

Не отыгрались бы на них.

 

Когда в округе всё затихло,

И месяц на покой ушёл,

Из леса по тропинке тихо

К могилке я отца пришёл.

 

Все те, кому досталась доля,

В земле сырой лежать вот тут,

Не ощутят ни зла, ни горя,

И никого не предадут.

 

Из уст моих здесь прозвучали

Слова отцу: «За упокой».

В тиши порой их заглушали

То лай собак, то волчий вой.

 

А беды шли к нам всё иные,

От всех невзгод ослепла мать,

Из бани дочери родные

К себе её боялись взять.

 

Не выдержав невзгоды эти,

Как дальше жить? Была в том суть.

Решили: утром на рассвете

Нам всей семьёй пуститься в путь,

 

И не кляня судьбу такую –

Но жизнь одна и дорога.

Забрав детей и мать слепую,

Украдкой тронулись в бега...

 

Шли не селом, тропой окольной,

И не держа прощальных слёз.

Не дай Бог, чтобы кто невольно

Такой судьбы не перенёс!

 

Двоих вела дочурок мать,

А на руках нёс сына я.

Не зная – жить, иль умирать

Мы шли в далекие края,

 

На поезд азиатский сели,

Неведомо куда неслись,

Голодные, за две недели

В Узбекистан перебрались.

 

Дочь, что помладше, заболела,

Невзгод не выдержав пути.

И проводница нам велела

На полустанке всем сойти.

 

Сошли. Из глины две избушки,

Безухий пёс, седой старик,

И у костра сидит старушка,

А рядом с ней течёт арык.

 

Здесь от жары семья страдала,

Молясь об окончаньи дня,

Дочь в бессознании шептала:

«Спасите куклу от огня».

 

Дед, нас окинув добрым взглядом,

Вняв, в положенье мы, каком,

К нам подошёл, поставил рядом

Лепёшки, чашки с молоком.

 

А дочь, металась, умирала

Под свет лампад луны седой,

На лобик мать платок ей клала,

Арычной смоченной водой.

 

А поутру она скончалась,

Её лазурный взгляд погас,

Жена в бессилии металась,

Просила помощи у нас.

 

А к нам вновь шёл узбек с женою,

С челом, овеянным тоской,

Шли с топором, киркой, пилою,

И с неотёсанной доской.

 

Мы вместе гробик сколотили

С крестом на крышке на краю.

С женой с молитвой опустили

Мы в гроб красавицу свою.

 

С могилкой дочки мы расстались

В степи безлюдной не родной,

И лишь навек здесь с ней остались

Колючки, камни, страшный зной.

 

Узбеки с нами распрощались,

Как с очень близкими людьми,

Сказав: «Туда вон направлялись

Недавно русские с детьми».

 

В страданьях боль превозмогали

Телесных и душевных ран,

Мы лишь под вечер дошагали

В районный центр Тура-Курган.

 

И русских здесь мы повстречали

С такой же горькою судьбой,

Они сюда, как мы, бежали,

В чужой им край с земли родной.

 

К себе они нас пригласили,

И мы пришли на общий двор,

В кибитках здесь они все жили,

Вокруг саманный был забор.

 

Собой являли те кибитки

Лачуги без оконных рам.

Одну из них, вблизи калитки,

Отдали под жилище нам.

 

Судьба заставила здесь вместе

Всех дружно в уваженьи жить.

Погибель близких, страх, бесчестье

Нам стало легче пережить.

 

Те, что приют здесь находили –

В делах своих были «спецы»:

Со знаньем дела возводили

Дома и школы, и дворцы.

 

Сколько желанья и терпенья,

И труд, какой пришлось вложить –

После такого разоренья

По-человечески зажить.

 

Слепая мать всё сознавала,

Как рок судьбы, свой крест несла,

Чужую речь невольно вняла,

В смиреньи в мир иной ушла.

 

Её мы здесь похоронили,

Вдали от близких, милых мест;

И на могилку ей срубили

Добротный православный крест.

 

А после похорон решили

В раздумьях тягостных с женой,

Чтобы детишки посетили

Забытый ими край родной.

 

Отправил в сорок первом, летом,

Я в путь жену, детей своих.

Что было дальше, мы об этом

Узнаем лучше всё от них.

 

* * *

 

В субботу в свой мы край вернулись,

Подарки привезли родне,

А в воскресенье, лишь проснулись,

Пришло известье о войне.

 

А в Азии отца забрали,

Пришлось, что нажито, бросать,

Их эшелон на фронт послали

Страну родную защищать.

 

На свете все равны убийцы.

В приёмах разных суть одна:

Что принесли семье партийцы –

Всё то же принесла война.

 

Она несла беду повсюду,

Задела каждый дом в стране…

Из окружающего нас люда

Была для всех бедой вдвойне.

 

И без еды, и без одежды,

И без постели и жилья

Одну питала лишь надежду

На долю лучшую семья.

 

В войну добрее люди были,

Так близко видевши беду,

Жалея нас, нам приносили

Одежду старую, еду.

 

А на селе мы заселялись

В избушках, брошенных до нас.

В войну в них люди возвращались,

Нас, выгоняя всякий раз.

 

Избушку дряхлую нежданно

Нашли мы для себя одну,

И в ней прожили постоянно

Без выселенья всю войну.

 

Мы в поле убранном копали,

Ища картошку на еду,

Хлеб из картошки выпекали,

Смешав с ней клевер, лебеду.

 

В колхозе мать была занята,

Трудясь и в выходные дни.

Ей начислялась не зарплата,

А проставлялись трудодни.

 

Раз шла мать полем вдоль дороги,

Пшеница убрана была,

И колосков она немного

На этом поле набрала.

 

И думала колосья эти,

Придя домой, ошелушить.

Она хотела кашки детям

Из этих зернышек сварить.

 

Но мать напрасно дети ждали,

И не клонил всю ночь их сон,

Лишь поутру они узнали,

Что мать их заарестовали,

С конвоем увезли в район.

 

Там «показательно» рядили,

И чтоб другим был дан урок –

За «преступленье» присудили,

В тюрьме сидеть немалый срок.

 

Сиротской та избушка сталась –

Отец на фронте, «села» мать,

И детям лишь одно осталось –

В избе холодной голодать.

 

Раз, под конвоем, мать однажды

Ввели в какой-то кабинет,

Принял её начальник важный,

Собой уже преклонных лет.

 

Давал другим он указанья

По делу, связанному с ней:

«Излишне очень наказанье

Судом предъявленное ей».

 

Важно отдал бумаг пакетик,

Сказав: «Большой здесь нет вины,

Вас отпускаем к вашим детям,

А срок продлим после войны».

 

Пятнадцать верст почти бежала –

Быстрей обнять детей своих,

И дома горестно рыдала,

Увидев их полуживых.

 

Отец не знал про муки наши

От нас об этом ничего,

О жизни мы писали краше,

Чтоб не расстраивать его.

 

* * *

 

Отец привстал с того пригорка,

На плечи вещмешок поднял,

Вновь встал вопрос: за что он столько

Гонений в жизни повидал?

 

Он встал, задумался немного,

Как лучше к дому подойти:

Пройти окольной ли дорогой,

Или селом к семье придти.

 

Вблизи родного палисада,

Не смог он по селу идти:

Чужого в милых окнах взгляда.

Не смог в душе перенести

 

И он пошёл тропой, задами,

К избе в другом конце села,

Тропинка змейкой под ногами

Его к родной семье вела.

 

С войны иные возвращались

С сумой награбленных вещей…

Такие ж каты наживались

На грабежах семьи моей.

 

В мешке отцовском за спиною

Лежало только из вещей:

Шинель, тетради, шаль с каймою,

Еще – гармошка для детей.

 

Свернул с тропинки он в сторонку,

К селенью на другом краю,

У покосившейся избёнки

Увидел всю свою семью.

 

Он на войне в пылу сраженья,

Под стон рыдающих «катюш»,

Страх не за жизнь был в те мгновенья,

А за судьбу родимых душ.

 

Вот, наконец, дождались встречи

Сердца так близких, так родных,

И ад, пройдя за годы эти,

Оставшись все-таки в живых.

 

Он ночь мечтал: с Победой будем

Мы лучше жить от добрых дел,

И обретут свободу люди,

В стране исчезнет «беспредел»…

 

Так, приглушив проблему «горькой»,

Лишь на село пришел рассвет,

Надев в наградах гимнастерку,

Пошёл задами в сельсовет.

 

Там председатель сельсовета

Перед толпой сельчан стоял,

Опухший с пьянок, всем советы

И указания давал.

 

Отец был не во всём согласен,

Он знал, как сделать там и тут,

Чтоб оказался не напрасен

Людьми проделанный их труд.

 

На замечанье прокричал

Начальник на него сердитый:

«Ты лучше б в тряпочку молчал –

Кулак, войною недобитый».

 

К семье отец пошел в печали,

Грудь с вражьей пулей стала ныть,

А по пути в мозгах стучало:

Что дальше делать? Как же жить?..

 

Ушли с рассветом вновь в дорогу

До пробуждения села,

Тропа от милого порога

Куда неведомо вела.

 

Отец, прощаясь, помолился

На дом стоящий свой вдали,

И на колени опустился –

В платочек взять щепоть земли.

 

Больную грудь, прижав рукою,

Поднялся он не без труда,

Сказал: «Дай Бог вам всем покоя,

А я уж не вернусь сюда.

 

Мне, видимо, дано судьбою

В чужой земле найти покой.

Прошу там положить со мною

Вот эту горсть земли родной».

 

А в Пензе мы на поезд сели –

Пути отрезаны назад.

Усталые, спустя неделю,

Приехали в Ленинабад.

 

Вот из села пришли к нам вести:

Загиб наш председатель так:

В угаре пьяном с другом вместе

Свалились с трактором в овраг.

 

А наш отец, пока был в силе,

Всё беспокоился о том,

В своём углу чтоб дети жили,

Построить нужно новый дом.

 

И он построил дом отдельный,

Достроить лишь придел не смог,

От перегрузки беспредельной

И ран открывшихся он слёг.

 

И до последних дней на свете,

И до последних в жизни сил

Ту горсть родной земли в кисете

Он свято при себе хранил.

 

Меня же он перед кончиной

К кровати подозвал своей,

Промолвил тихо: «Сын мой милый,

Прошу вас с матушкой родимой

Последней просьбе внять моей.

 

Я знаю, что я умираю,

И прежде чем навек заснуть,

Прошу вас: позовите Раю.

Я перед смертию желаю

Последний раз на вас взглянуть».

 

Стояли мать с сестрой, рыдая,

И я с поникшей головой

Смотрел, всего не понимая,

В душе того не сознавая,

Что совершалось предо мной.

 

Лампада тускло освещала

Его лазурные глаза,

А по щеке его бежала,

Её другая провожала,

Прощально крупная слеза.

 

30 апреля 2010