А В Г У С Т

 

В августе, который называли зарничником, серпенем, густарем, тяжелые неотложные работы наслаивались одна на другую. В поле от зари до зари, не разгибая спин, трудилась вся крестьянская семья. В разгар вступала жатва хлебов. Две-три недели мелькали на хлебной ниве женские косынки: мать жала серпом, а дочь или молодуха вязала снопы и укладывала их в крестцы, или бабки. Или мужики махали тяжелыми «крюками» – косами, приспособленными к косьбе высоких хлебов. А бабы бежали вслед, едва успевая повязать скошенное в снопы.

Мне, послевоенному журналисту, приходилось описывать опыт «передовиков колхозной страды». Комбайнов не хватало, в ход пускались, как тогда писали мы, «все простейшие средства уборки хлебов». Было это на степных полях Куйбышевской области. Жницам с серпом устанавливалась непомерно высокая дневная норма – 0,15 гектара, на двоих – треть гектара, одна жала, другая – вязала и сооружала крестцы из снопов. Норму редко кто выполнял, а ценилась она всего в 1,5 трудодня, на который в голодном 1947 году выдавали по 300–500 граммов зерна, смешанного с мякиной. А колхозница, как ни старалась, больше полутораста трудодней выработать не могла. Да и муж валился с ног, намахавшись за день крюком. Задавался ему целый гектар – покурить было некогда. Я описал в областной газете «опыт» одного такого передового косаря как он, оставив кисет с табаком на одном конце отведенной ему полоски, гнался из конца в конец за очередной цигаркой с пятиминутным отдыхом. А я восхищался его взмыленной спиной.

Правда, времена, когда складывался крестьянский народный календарь, были другими. Крепостной крестьянин работал на барском поле да два-три дня в неделю – на своем. И был у него особый интерес, работал он с иными чувствами, и жилось ему не хуже, и выпадало ему почти двадцать праздников в году, не в пример нашим теперешним казенным ...

Управившись с жатвой, крестьянин спешил приготовить лукошко, или севалку, и семена – наступала уже пора посева озимых. В сельских кузницах стоял звон – мужики ладили сохи и плужки к зяблевой пахоте.

В большой крестьянской семье всем находилось дело. Отцу помогали сыновья, а хозяйка с дочерьми уже гнула спину на льняном поле, чтобы не пропустить короткую пору его теребления. И огородные грядки звали к себе – все тут поспевало одно за другим. И сад уже тяжелел спелыми плодами.

Приближались большие праздники – Спасы, каждый со своим добрым бременем: один – с яблоками, другой – с медом, третий – с лесными орехами. Они добавляли дел, но и радости доставляли немало: в церквах шли торжественные службы. На них освящались первые плоды нового лета и ставились на крестьянский стол знаками достатка, снова входящего в каждый крестьянский двор.

Августовская напряженность крестьянского труда запечатлелась и в народных поговорках:

Август крушит да после тщит.

Август — каторга, да после будет мятовка (раздолье,  обилье  пищи).

Тяжка   мужичья   доля:

В августе мужику три заботы: и косить, и пахать, и сеять.

Что соберет мужик в августе, тем и зиму зимскую сыт будет.

И у хозяйки забот невпроворот:

В августе и жнет баба, и мнет баба, а все на льны оглядывается.

В августе баба хребет в поле гнет, да жито-то ей мед: дни короче, дальше ночи, ломота в спине да разносол на столе.

Но августом сбор урожая не  кончался:

Август варит – сентябрь на стол подает.

Не всякий год, однако, обильно вознаграждался крестьянский труд. Случалось, подводился и грустный итог:

Бывает, что в августе и жато, и мято, а ничего не добыто.

И следующий год тревожит: а как он сложится? На что указывали приметы:

Дуб в августе желудями богат – к урожаю.

В августе смотри у полыни коренья: если коренья толстые, то будущий год будет урожайным.

И все же, сколь ни наполнен август трудом, праздников и в этом месяце выпадало достаточно.